Андрій М. Окара
(Москва, Росія)Тема украинско-российских отношений, откровенно говоря, надоела. По крайней мере, в ее привычном обличье. Хотя бы потому, что теперь, после войны на Балканах, сама проблема приобрела совершенно иные очертания, и мыслить старыми категориями, как минимум, непродуктивно. Бесконечные идиотские споры на тему — кто гениальнее: Пушкин или Шевченко? — или: почему Гоголь не писал по-украински? можно ли его считать украинским писателем? — или: существовала ли единая древнерусская народность? кто является наследником Киевской Руси — Россия или Украина? — у нормальных людей уже вызывают идиосинкразию. В последнее время к этим сакраментальностям добавился еще вопрос об исторической и юридической и принадлежности Крыма и Севастополя. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ ПАРАДИГМЫ
Старые исторические обиды не могут в дальнейшем служить компасом в российско-украинских отношениях
Сколь бы ни было печально, но приходится признать, что украинская тема в российском общественном сознании, как правило, тяготеет к одному из двух противоположных и одинаково непродуктивных стереотипов. СТЕРЕОТИПЫ
С одной стороны, это полное непризнание Украины — отрицание права на существование за украинским государством, народом, культурой и языком, это радикальные требования «отдать» Крым, Донбасс, Харьков, ориентированные не на общие российско-украинские геополитические интересы (а мы исходим из убеждения, что такие интересы имеют место быть), а на эгоизм некоторых российских политиков. Пик подобных настроений пришелся на январь-февраль этого года, когда Совет Федерации рассматривал вопрос о ратификации «большого» российско-украинского договора — тогда определенные силы делали всё, чтобы превратить Украину в геополитического врага (чем не преминуло воспользоваться атлантистское и мондиалистское окружение Леонида Кучмы).
Другая крайность — это полное отсутствие какого бы то ни было интереса со стороны россиян (как простых граждан, так и политиков) к Украине, игнорирование важных политических событий в украинском политическом процессе, что наблюдается в последние месяцы. Кому-то «разработка» украинского вопроса стала невыгодной в новом внутрироссийском раскладе, другие до сих пор никак не возьмут в толк, почему их должны интересовать политические перипетии в чужой (так они считают) стране. Даже интерес к недавним украинским президентским выборам в России был весьма скромным — лишь иногда его подогревали отдельные неординарные события вроде покушения на Наталью Витренко, незабвенного футбольного матча 9 октября, перипетий с выдвижением единого кандидата от «каневской четверки», да телесюжеты по российским каналам (по ОРТ — с симпатией к Леониду Кучме, по НТВ — к оппозиции). Впрочем, за последние полтора месяца кажется все россияне запомнили фамилии фаворитов предвыборного забега.
Между тем, президентские выборы на Украине могли стать важной точкой цивилизационной бифуркации, выбором одной из нескольких исторических альтернатив. Это, в конце концов, едва ли не самое главное событие в политической жизни России текущего года (наряду с агрессией НАТО в Югославии) — даже относительно предсказуемые выборы в российскую Госдуму вряд ли способны до такой степени повлиять на возможный баланс сил в СНГ и Восточной Европе. Более того, в том или ином исходе украинских выборов была заинтересована в первую очередь именно Россия, поскольку смена президента в обозримом будущем не спасла бы подавляющую часть украинского населения от тотальной нищеты, но могла бы серьезно изменить весь расклад российско-украинских отношений. Интересно, имеют ли какое-нибудь моральное право говорить об интеграции, о союзе с Украиной люди, которым чаще всего до самой Украины нет никакого дела?
В украинском обществе интерес к России не пропадал, однако доминируют очень похожие стереотипы: Россия как гегемон, «старший брат» и Россия как реальный или потенциальный враг. Первая установка становится всё менее актуальной в связи с ослаблением международного могущества самой России; подтверждением тому — последние выборы, на которых «российский фактор» не сыграл серьезного пропагандистского значения. Вторая установка вызывает у людей либо желание отгородится китайской стеной от «северного соседа» вместе со всем «цивилизованным мировым сообществом», либо параллельно с Россией поскорее интегрироваться в это самое сообщество.
Как ни странно, стереотипы массового сознания, мешающие нормальному развитию российско-украинских взаимоотношений, построены на различных исторических обидах (реальных или мнимых). Среди часто выдвигаемых исторических претензий России (точнее, российского общественного сознания) к Украине можно выделить такие: украинизация церковной жизни, «книжная справа» середины XVII века, приведшая к церковному расколу и маргинализации древнерусской культуры; участие запорожских казаков в походах на Москву и Московское царство; идеологическое и кадровое обеспечение никоновских церковных и петровских государственных реформ; взращивание немалой части советских бюрократических кадров; присоединение к Украине территорий со значительной долей русскоязычного населения (Донецкая, Луганская, Сумская, Одесская области); передача в состав Украины Крыма с Севастополем; частичная украинизация школ и официального делопроизводства в последние несколько лет. Имена Мазепы, Петлюры, Бандеры в русских устах звучат как упрек. «ИСТОРИЧЕСКИЕ» ОБИДЫ
Претензии Украины (украинского общественного сознания) к России тоже немалы: ликвидация украинских автономий и самоуправления XVII— XVIII веках, разгром Запорожской Сечи, уничтожение российскими войсками ряда украинских городов вместе с населением после Полтавской битвы; культурная и языковая экспансия, русификация школы, церкви и культурной жизни в XVII—XX веках; репрессии против украинского языка (самыми значительными считаются «Валуевский циркуляр» 1863 года и «Эмский акт» 1876 года, фактически запрещавшие употребление украинского языка в качестве литературного); безосновательное присвоение культурно-исторического наследия Киевской Руси; голод 1933 года; присоединение к России территорий с преобладающим украинским населением (Стародуб, Таганрог, части Курской, Белгородской, Воронежской, Брянской областей, Краснодарского и Ставропольского краев); русификация украинской диаспоры России (закрытие в начале 1930-х годов украиноязычных школ, газет, театров, библиотек); общее неуважительное, ироничное, порою даже пренебрежительное отношение к украинцам со стороны русских. Имена Петра I, Екатерины II, Николая I, Валуева, Каткова — далеко не самые любимые для украинского культурного сознания.
Некоторые из приведенных выше претензий абсурдны, другие — вырваны из контекста эпохи, третьи — вполне обоснованы. Но какое отношение всё это имеет к современности? Разве можно строить государственную политику, а также свои симпатии и антипатии основываясь, скажем, на Валуевском циркуляре 1863 года? А ведь именно это и происходит в настоящее время. Причем, что особо обидно, не только на Украине, но и в России. Взаимные претензии — это всегда замкнутый круг: одна претензия порождает другую (например, одно из моральных обоснований современной украинизации школ на Украине — это государственная русификационная политика в отношении украинцев на протяжении нескольких столетий). Печально, что у современных политических элит обеих стран измельчал масштаб политического мышления, сузились границы интеллектуальных горизонтов. Впрочем, украинская политическая элита несколько последних столетий и не отличалась особой масштабностью мышления. Что поделать — так складывалась история, а в украинской среде не нашлось людей, способных с нею поспорить. Но ведь для России-то история складывалась по-иному.
Украинофобия в России и русофобия на Украине не являются, как правило, формой отрицательной этнической комплиментарности (этнической несовместимости) — на уровне бытовых межличностных отношений представители этих народов нормально уживаются друг с другом. Украинофобия россиян и русофобия украинцев — это концептуально осознанное негативное отношение к факторам национальной идентичности друг друга, к национально-государственным концепциям друг друга. Украинская русофобия, как и российская украинофобия, концептуально идентичны — они исходят из представления о России и Украине соответственно как о воплощении абсолютного зла и строятся по манихейской модели. МАНИХЕЙСКИЕ ФОБИИ
Манихейскому мировоззрению присущ строгий дуализм: носители такой ментальности исходят из представления о мироздании как вечной борьбе добра и зла, которая имеет универсальное значение и космические масштабы, а стало быть, и о предсуществовании зла. Поэтому источник зла для манихеев — это не внутреннее несовершенство того или иного человека, политического или социального организма, а враждебная деятельность внешних сил (отсюда проистекает и стремление всю сложность исторического процесса пояснить интригами и заговорами тайных организаций).
В России мало кто осознает, что Украина тоже потенциально имеет метафизическое обоснование самостоятельного бытия. Московский Институт стран СНГ и его руководители (Константин Затулин и Александр Севастьянов) в своих многочисленных публикациях развивают, к сожалению, старый манихейский мотив о том, что Украину и украинскую национальную идентичность придумали враги России для расчленения «единого русского народа». В соответствии с такой установкой, Украина под воздействием внешней опасности (татаро-монгольского нашествия или католического давления) «отпала» от некогда существовавшего в «Золотом Веке» (отождествляемом обычно с эпохой Киевской Руси) «единого государственного тела». Всё украинское изображается как «загрязненное», «испорченное» западным (прежде всего польско-латинским) влиянием. Печально, что подобные настроения направлены не столько против того или иного украинского политического режима, сколько против Украины как таковой.
Аналогичные в структурном отношении взгляды воспроизводятся и украинскими этнонационалистами-манихеями, для которых Россия — это эпицентр всемирной дьявольской экспансии. Всё русское — это плод влияния туранской, угро-финской, китайской, монгольской и византийской «порчи» на древнеславянский (точнее, древнеукраинский) этнический и ментальный субстрат. Наиболее яркие примеры такой установки последнего времени — сборник публицистических статей недавно почившего украинского писателя-шестидесятника Евгена Гуцало «Ментальність Орди» (Киев, 1996) и монография львовского профессора антропологии Романа Кися «Фінал Третього Риму. Російська месіянська ідея на зламі тисячоліть» (Львов, 1998).
На Украине практически никто не готов к осознанию метафизических корней русской национально-государственной идеи. Даже сотрудники киевского Национального института украинско-российских отношений при Совете национальной безопасности и обороны Украины пытаются Россию «понять умом», но это у них, разумеется, не очень хорошо получается.
Украинцам присущ комплекс «младшего брата» — одна из форм ущербности национального сознания, характерная для цивилизационных периферий. И это можно понять и объяснить — хотя бы отсутствием собственной государственности и централистским типом петербургской и московской политики по отношению к «национальным» окраинам. Однако чем можно пояснить те же комплексы российской элиты, исторически воспитанной с ощущением своего первородства и старшинства? Дискурс российско-украинских отношений, продуцируемый Юрием Лужковым, его командой, а также Институтом стран СНГ, в структурно-типологическом отношении мало чем отличается от идеологии украинского Руха, ОУН, «бандеровцев», от первого президента Украины (УНР) профессора истории Михайла Грушевского и других националистов с комплексом неполноценности. Это психология обиженных «младших братьев», а не строителей империи, это отказ от универсалистского понимания России. К прискорбию, приходится констатировать, что российские политики подобной ориентации занимаются тем, идеологом чего является Збигнев Бжезинский — утверждением узконациональной, внеимперской государственной идентичности России. Именно эти люди радовались в 1993 году отказу Украины под давлением США и России от ядерного оружия. «МЛАДШИЕ БРАТЬЯ»
К сожалению, отечественная история XVIII—XX веков далеко не всех российских политиков и интеллектуалов научила простой истине: когда империализм подменяется великорусским этническим или культурным национализмом (а также шовинизмом), империя разваливается. Получается, что «младшие братья» — это не столько исторически обусловленный инстинкт, сколько психологическая установка, присущая определенным типам политических элит. В борьбе украинского и великорусского этнонационализмов более ущербен, без сомнения, великорусский, поскольку в великорусском историческом и метафизическом опыте имперская перспектива достаточно развита, а в украинском — почти отсутствует (как исключение можно назвать концепцию виртуального империализма, созданную идеологами УНА-УНСО). Великорусским националистам куда как легче апеллировать к имперскому универсализму: у них, фактически, есть выбор, у украинских же — нет. Примечательно в этой связи, что, к примеру, галицкая униатская москвофобия — это феномен отнюдь не XVI—XVII веков (периода церковной унии и религиозных войн), как думают многие, и даже не конца XIX — начала XX времени (периода формирования западноукраинской национально-культурной идентичности). Это феномен 1939—1950-х годов — периода советских репрессий против местного украинского населения, что, без сомнения, свидетельствовало о кризисе имперской идентичности СССР. (А в 1939 году советских воинов на Западной Украине встречали цветами — как освободителей, и радость была совершенно искренней!)
Один довольно известный и влиятельный российский политический деятель этнонационалистической ориентации в приватной беседе с автором настоящих строк как-то изложил ему подробности своего плана расчленения Украины: довести экономику страны до полного развала, содействовать приходу к власти на президентских выборах этого года президента-ультронационалиста (тогда Вячеслав Чорновил еще был жив), способного обострить межнациональный, региональный и языковой антагонизм. «Украина сама запросится в состав России — они к нам на брюхе приползут, — говорил он. — Мы тогда там и русский язык сделаем вторым государственным, и украинизацию эту самую пошлем куда подальше». (Подозреваю, что результаты недавних украинских президентских выборов его должны вполне удовлетворить.)
У восточноевропейских народов, не имевших в XVIII—XIX веках собственной государственности, очень сильно развит прямо-таки экзистенциальный страх потери своей национальной (языковой и культурной) идентичности. Не по этой ли причине в самых разных кругах и слоях украинского общества возможное президентство Юрия Лужкова вызывает ужас, хотя вроде бы всем понятно, что Лужков-президент (или Лужков-премьер) уже не сможет, да и не захочет требовать от Украины Севастополь (в отличие от Лужкова-мэра, которому такие вещи позволительны).
За последние несколько лет почти все российские политики поняли, что на данном этапе развития украинцы — это отдельный народ. Близкий в этническом и культурном отношении, но самостоятельный — со своей исторической мифологией и метафизическими потенциями.
Из украинских политиков и интеллектуалов, похоже, еще далеко не все поняли, что украинская самостоятельность и независимость («самостійність» и «незалежність») — это не самоцель, не главная сверхзадача национального развития, а всего лишь условие реализовать свою неповторимость и цивилизационнообразующие особенности. Пока же реально Украина всеми силами стремится уничтожить свою уникальность и поскорее интегрироваться в «цивилизованный мир» — значительная часть украинской элиты вновь готова ощутить себя «младшим братом», вновь признать чужое старшинство, но теперь уже не России, а Запада.
Теперь мыслить старыми масштабами, старыми стереотипами непродуктивно, может быть, даже преступно — украинская русофобия, как и великорусский этнонационализм, выглядят неактуальными, они ничего принципиально нового не открывают. Мы, вслед за немецким юристом и политологом Карлом Шмиттом, вовсе не отрицаем необходимость образа внешнего врага для идеологии любого государства, необходимость противопоставления себя другим политическим общностям, однако не приемлем ни образа врага-России для Украины, ни образа врага-Украины для России. События последних нескольких лет изменили масштаб межнациональной проблематики: на фоне «столкновения цивилизаций» аргументы этнонационализма кажутся иногда смехотворными, иногда — геополитическим предательством. Под гул бомбардировок Ирака и Югославии, под рокот пакистано-индийского конфликта (первого в истории человечества конфликта между ядерными державами!), под звуки аналогичных по уровню глобальности проблем нельзя допускать, чтобы российско-украинские межнациональные, межгосударственные, межкультурные и геополитические отношения удовлетворяли бы чье-то личное тщеславие или служили ответом на имевшие место в прошлом, а подчас и вовсе мнимые исторические обиды.
По всей вероятности, если Господь кого-то хочет покарать, он лишает будь то одного человека, будь то многих, будь то всё человечество перспективного мышления, широкого видения проблем, глобального понимания бытия.
Независимая Газета (Содружество-НГ).
1999. 24 ноября.